Становилось как-то жутко слушать этот несмолкающий, ровный, непонятный крик
мертвого железа, протянувшегося в воздухе откуда-то из неведомой столицы, где «живет царь»…
Неточные совпадения
Электрические огни примешивали к пурпуровому свету раскаленного
железа свой голубоватый
мертвый блеск…
Мертвая тишина оглашалась отчаянными воплями, хрипением и визгами, как визжит
железо под пилой.
Когда Федосей, пройдя через сени, вступил в баню, то остановился пораженный смутным сожалением; его дикое и грубое сердце сжалось при виде таких прелестей и такого страдания: на полу сидела, или лучше сказать, лежала Ольга, преклонив голову на нижнюю ступень полкá и поддерживая ее правою рукою; ее небесные очи, полузакрытые длинными шелковыми ресницами, были неподвижны, как очи
мертвой, полны этой мрачной и таинственной поэзии, которую так нестройно, так обильно изливают взоры безумных; можно было тотчас заметить, что с давних пор ни одна алмазная слеза не прокатилась под этими атласными веками, окруженными легкой коришневатой тенью: все ее слезы превратились в яд, который неумолимо грыз ее сердце; ржавчина грызет
железо, а сердце 18-летней девушки так мягко, так нежно, так чисто, что каждое дыхание досады туманит его как стекло, каждое прикосновение судьбы оставляет на нем глубокие следы, как бедный пешеход оставляет свой след на золотистом дне ручья; ручей — это надежда; покуда она светла и жива, то в несколько мгновений следы изглажены; но если однажды надежда испарилась, вода утекла… то кому нужда до этих ничтожных следов, до этих незримых ран, покрытых одеждою приличий.
Он поспешил к каютам, в надежде отыскать Реджа или Гарвея, по дороге заглянул в кухню — здесь все валялось неубранное; высохшие помои пестрили пол, холодное
железо плиты обожгло его руку
мертвым прикосновением; разлагалось и кишело мухами мясо, тронутое жарой.
Вольта и подумал, что электричество не в
мертвой лягушке, а в
железе и меди.
Он стал пробовать, и точно: как только сведет вместе
железо и медь, так и делается электричество; а от электричества уже и дрыгает ногами
мертвая лягушка.
Но в уважение, что раны порубленного татарина подавали надежду к исцелению и что у полковника пробиты были только мундир и фуфайка,
Мертвый приговаривался к наказанию батожьем, а Шмаков к выведению в
железах перед фрунтом и к пробитию руки ножом.
Стража с офицером, вновь наряженным, вошла. Роза в безумии погрозила на них пилою и голосом, походившим на визг, заговорила и запела: „Тише!.. не мешайте мне… я пилю, допилю, друга милого спасу… я пилю, пилю, пилю…” В это время она изо всех сил пилила, не
железо, но ногу Паткуля; потом зашаталась, стиснула его левою рукою и вдруг пала. Розу подняли… Она… была
мертвая.